Увидеть ее можно до конца сентября. Именно выставка «Увлечения. Из личной коллекции Владимира Спивакова» послужила отправной точкой для этого разговора, в ходе которого мы вспомнили парижский аукционный дом Друо, тифлисский музей Ладо Гудиашвили и в финале беседы пожали друг другу руки, ведь всех ценителей изобразительного искусства вне зависимости от регалий объединяет что-то важное и понятное им одним.
- Вы собираете живопись давно, но никогда не выставляли свою коллекцию. Что заставило вас сделать это теперь?
- Признаюсь, что вначале по целому ряду причин опешил от такого предложения. Я предпочитаю служить тихо. Не люблю шума и дополнительных брызг. Я понимал, что эта выставка откроет новые двери ко мне в душу, а у меня нет желания открывать эти двери для всех. Я думаю, вы поймете.… Полагаю, что у каждого человека есть закрытые ниши, куда никого не хочется пускать. Но, тем не менее, выставка состоялась. Да, в каждой картине заключена душа человека, но любая картина — это еще и отражение времени. Платон говорил, что время — постоянно движущийся образ вечности. Каждое произведение — маленькая веха не только жизни самого художника, но еще и определенная веха времени, запечатленный образ вечности. Мне бы хотелось, чтобы последующие поколения жили в красоте и чуть лучше понимали то время, в котором я работал. Благодаря этой выставке можно понять чуть лучше. И вы знаете, многие вещи совершенно по-другому выглядят в музейном пространстве. Как будто в темноте зажигается что-то — свет, свеча, лампочка — и вы вдруг с удивлением обнаруживаете какой-то невероятный объект. Вот так я смотрю сейчас на эти знакомые картины и не узнаю их. Это мне напоминает одно из писем Сезанна, в котором художник удивляется, что никогда не узнает свой сад, когда утром открывает ставни.
- Как вы формируете коллекцию?
- С рядом вещей связаны личные истории. Однажды я узнал, что работа Зверева «Распятие» была вывезена из России одним дипломатом. Я постарался выкупить ее. Мне искренно хотелось, чтобы картина вернулась на Родину. Мне показалось, что это мой человеческий долг. Со многими художниками я дружу. Среди таких художников — Александр Григорьев и Егор Остров. Я получил многие картины в качестве подарков, но эта коллекция, конечно, собрана из неслучайных вещей.
- Многие коллекционеры всю жизнь отдают коллекции, которая представляет определенный период. Ваша коллекция заметно выделяется...
- На мой взгляд, человек — эклектичное существо. Я не музейный работник. Я никогда не ставил перед собой задачу собирать одну тему. Это ограничение связано и с определенными данностями жизни. У меня десять пальцев, четыре струны и дирижерская палочка. У меня больше ничего нет. Произведения искусства выросли до таких непомерных цен, что простой человек, который занимается музыкой, не в состоянии приобрести какие-то вещи. Коллекционирование определенного периода было бы невозможным еще и в угоду этим ограничениям. Есть у меня и тематические вещи. Они в основном собраны в моей парижской квартире. Это художники круга Дягилева. Эта тема меня всегда волновала, что вполне естественно для русского человека, связанного с искусством.
- Есть ли те вещи, которые купить очень хотелось, но не удалось?
- Да, такие случаи бывают у всех коллекционеров. Однажды я ждал на Ленинградском вокзале человека, который должен был принести картины, но в последнюю минуту этого не случилось. Тогда я вернулся в Москву с воспалением легких, но не сожалею ни о чем. Не надо ни о чем сожалеть. Однажды мне предложили купить занавеси Константина Коровина, но я не собрал необходимой суммы. Но мне нравится, что я до сих про живу сегодняшним днем. Мне интересен не только Коровин. Мне нравятся, к примеру, и работы постсупрематиста Виктора Казарина.
- Важно ли для вас имя художника или роль играет определенная эмоциональная отдача от произведения?
- Я давно удивляюсь несоответствию цен между произведениями искусства. Вот, допустим, Ренуар стоит миллионы, но если вы возьмете «ню» Владимира Лебедева… Это заслуженный художник. В Ленинграде он когда-то работал как книжный график... Если вы посмотрите на эти «ню», вы сильно удивитесь... Дикое несоответствие цен, дикое... Я думаю, что ответил на ваш вопрос...
- Иногда коллекционер стоит перед выбором — продать что-то и купить что-то жизненно необходимое. Вы думали о том, что ваша коллекция может служить примером выгодного инвестирования средств?
- Инвестирование? Я даже не знал такого слова. Мы сдавали все деньги в Госконцерт, когда я был советским артистом. Получали довольно большие суммы, но себе я мог взять только 56 долларов 13 центов. В то время гуашь Натальи Гончаровой стоила сто фунтов. Два концерта Сибелиуса или два концерта Бетховена, четыре концерта Брамса — и я покупал такие вещи. Но об инвестировании я никогда не думал. Посмотрите, у меня обычные часы. Я из тех людей, которые лучше найдут новую картину, чем купят новые часы.
- Подход истинного художника... Вы же сами в юности занимались живописью?
- Я жил тогда в Москве, снимая угол на улице Кирова в доме под номером двадцать четыре. Моим наставником был художник Александр Васильевич Буторов, который в свое время учился у Чистякова. Я ходил с ним на пленэр, отрабатывал этюды. Пропускал занятия. Получал выговоры. Но я прогуливал только из любви к живописи. Однажды на Рождественском бульваре меня встретил мой профессор, Юрий Янкелевич. Я был в ватнике, в сапогах, с этюдником. Он был очень резок. Сказал, что я либо буду заниматься живописью, либо продолжу играть на скрипке. Я выбрал скрипку. У меня было чувство тогда, как будто я дерево, дерево с обрубленными ветвями.
- Не думали рисовать в свободное время?
- Живописью нужно заниматься каждый день, по несколько часов. Вы не можете посвятить себя одновременно нескольким вещам разом. Даже фантастический по таланту ученый должен посвящать себя только одной теме, чтобы чего-то добиться.
- У вас три дочери. Они увлечены коллекционированием, как вы?
- В этом отношении я чувствую себя человеком, родившимся в прошлом веке. Тем более что у всех свои заботы. Старшая дочь Екатерина в Нью-Йорке делает клипы знаменитым джазовым артистам. Средняя дочь Татьяна — французская актриса. Сейчас играет в театре «Одеон». С гордостью могу сказать, что на выпускном спектакле она поставила «На дне» Горького и… сама перевела для постановки пьесу. В прошлое воскресенье она венчалась в церкви… Младшая поет джаз, училась в Бостоне, в музыкальной школе Беркли, но уехала оттуда после страшной трагедии на марафоне, психологически не смогла вынести той истории. Она только что получила золотой диск, что означает, что продано более 50 тысяч ее пластинок. Ими можно гордиться. Но молодые люди заняты другим. Они просто живут среди этих вещей. Они просто выросли в этом.
- Иногда коллекционер не может расстаться с любимой картиной даже на краткий срок. Вы знаете это чувство?
- Я знаю, что нужно пускать их, как детей, в свободное плаванье. Время от времени нужно это делать. Я не помню всех вещей, которые я подарил, но дарил я много. Я помню, что отмечал сорокалетие в Армении и думал, что мне привезти с собой в подарок. В Ленинграде я купил картину Сарьяна и подарил ее музею Сарьяна. Еще был жив сын художника, Лазарь Мартиросович, который спустя несколько лет решил подарить мне на память замечательную картину своего отца. Все возвращается. Возвращается удивительным образом.
- Вы сами покупаете на аукционах или вас представляют дилеры?
- У меня нет дилеров. Я выбираю сам. Что-то покупаю в одной лондонской галерее, где мне, в качестве исключения, делают большую рассрочку, что-то покупаю на брокантах. Помню, как в первый раз попал на аукцион. Был в Париже, играл на сцене театра Елисейских полей, а там по соседству — аукционный дом Друо. Я зашел посмотреть, что там происходит, и вдруг увидел три вещи Жана Гарзу, замечательного армянского художника. Начальные цены были очень невысоки. Аукцион должен был состояться на следующий день. Пришел домой и говорю: «Сати, давай пойдем». Она говорит: «Да, очень интересно, давай сходим». В тот день, как назло, случилась забастовка транспорта. Мы пошли пешком. Успели к началу. Все происходило стремительно. За баснословные деньги продали Пикассо, и вот, наконец, дошла речь до Гарзу. Сати говорит по-французски лучше, чем я, поэтому я предоставил ей руководить процессом. Ранние работы дошли до 18 тысяч франков. У меня с собой было только 3,5 тысячи. Перед нами сидел какой-то пожилой человек и постоянно поднимал знак повышения ставки. Именно он купил первую раннюю вещь. Затем купил вторую. Я был уже в потерянном состоянии. И тут последняя вещь — 500 франков, тысяча, две, три.. три.. три.. И тут Сати выскочила, и мы забрали этого Гарзу домой. Через несколько дней Сати звонит мне из парикмахерской и говорит, что увидела в журнале фото того самого человека, который опередил нас с картинами: «Знаешь, кто это?» Я говорю, что не знаю, — «Это сам Гарзу!». Пожилого художника, видимо, интересовали его ранние произведения, они были ему дороги. Вот такие бывают на аукционах истории...
- Грузинского мастера Ладо Гудиашвили вы бы узнали в лицо, ведь в вашей коллекции есть женский портрет с дарственной надписью этого художника. Как вы познакомились?
- Я был в Тбилиси с концертами. Гудиашвили просто пришел на концерт. Ему очень понравилось. После он подошел и сказал: «Вы не могли бы завтра со мной просто позавтракать?» Мне рассказали, кто это. Я понял, кто передо мной. Я — человек, который еще очень много читает. Я вспомнил, что Гудиашивили долгое время жил в Париже, ходил в знаменитую Ротонду. В день, когда я пришел к нему домой, мне надо было улетать в Москву. С собой у меня была скрипка. Он попросил сыграть. Я сыграл, и он подарил мне рисунок с дарственной надписью и вдобавок сказал: «А вы знаете, что мы с вами тезки?» Я удивился, а он продолжил: «Потому что по-грузински Владимир — Ладо...»
- Спасибо, что делитесь такими воспоминаниями!
- Рад поделиться с вами еще одной любопытной историей, может быть, вам будет это интересно. Мы как-то с Сати навещали Параджанова. Это был один из последних приездов, когда мы встречались с ним. Параджанов сказал, что ему очень хочется подарить нам что-то такое… что-то очень оригинальное! Мы тогда уже уходили и стояли в дверях. Тогда он достал откуда-то старинную фарфоровую сахарницу. Взял большой кусок рафинада. Положил его к себе в рот. Как следует наслюнявил. Прикрепил к донышку сахарницы и сказал, улыбаясь напутственно: «Чтобы у вас была сладкая-сладкая жизнь...!» Хорошая история, правда?
Фотограф: vladimirspivakov.ru, facebook.com