На выставке было очень оживленно. Мне трудно судить, какова была реакция публики, я уехал сразу после вернисажа. Я почувствовал живой отклик на мои работы в связи с тем, что в России была мощнейшая школа авангарда. Мне было очень интересно приехать в Россию, оказаться в контексте супрематизма Малевича, увидеть людей, которые пришли на выставку. Когда художник путешествует, он сталкивается с вещами, которых никогда раньше не видел, говорит о том, чего никогда раньше не обсуждал. Мне всегда с точки зрения культуры была интересна Россия и русские: Щукин, Дягилев, композиторы.
Вы сделали для этой выставки работы, в которых много золотого цвета…
Последние полгода мы много говорили с Гари Татинцяном о русских иконах. Я смотрел на иконы и вдохновлялся ими, в них заключено множество уровней символической реальности. Интерес к русской иконе подвиг меня сделать серию работ для этой выставки, и золотой цвет как раз оттуда. Несомненно, связующим звеном между русской иконописной традицией и современной абстракцией является русский авангард. Искусство сейчас снова вернулось к тому, чтобы создавать скорее икону, идеал, а не изображение. Мы возвращаемся в век иллюзионизма, обманчивых форм, когда искусство опирается исключительно на субъективную реальность.
Насколько известно, абстрактное искусство не отражает реальность. По Бодрийяру, мы живём в гиперреальности среди симулякров. Какую реальность отражает ваше искусство?
Моё творчество – попытка объяснить структуру пространства. Вот, например, тюрьма как сквозная тема моих работ, тюрьма – это и квартира, и автомобиль. Мы живем в абсолютно изолированных пространствах, связанные лишь технологиями: телефонами, электричеством, телевидением, компьютерами. И с течением времени изоляция усиливается. Мои картины изображают тюрьмы или камеры, соединенные линиями проводов. Между ними происходит нечто вроде диалога. Это и есть то пространство, в котором мы живем. Изначально идея тюрьмы и заключения была мрачной и экзистенциальной, но в ней скрыты два изобразительных ряда – тюрьмы и камеры - в тюрьме есть окна, в камерах окон нет, и они несут в себе совершенно разные эмоциональные значения. Тюрьма с зарешеченными окнами – это уже не совсем заключение, так и мы, будучи заключенными в определенной структуре, не всегда воспринимаем жизнь как заключение.
В вашем творчестве вы скорее обращаетесь к коллективному сознанию, нежели к индивидуальному?
К общественному самосознанию, но я не считаю, что индивидуум и социум разделены.
Современный мир напоминает вам тюрьму, эдакий Паноптикум Иеремии Бентама? Или сознание современного человека можно сравнить с заключенным?
Да, совершенно верно. Эту мысль в своё время выразил французский философ Мишель Фуко в своей книге "Надзирать и наказывать. Рождение тюрьмы", и она очень повлияла на меня. Идея тюрем развивается дальше с появлением компьютерной культуры и Интернета, которые ещё более усиливают социальную изоляцию. Мне повезло, зрелый период моего творчества начался 30 лет назад, и это было фантастически интересное время с точки зрения общения. Когда я стал делать свои картины, единственными средствами коммуникации были телефоны, факсы и кабельное телевидение. Столько всего изменилось с тех пор…
Ваша творческая карьера начиналась, когда мир имел гораздо более чёткие границы и пределы, сейчас эти границы почти исчезли. Что происходит в искусстве в связи с этим?
Произошло много изменений в мире искусства. Границы исчезли, глобализация коснулась всех. И для молодого поколения национальность уже более не означает того, что она означала раньше. В результате миграций и смешанных браков у многих людей теперь несколько национальностей. Это создало глобальную культуру, и сила национального государственного объединения уже не та. Таким образом, культура находится в состоянии непрерывного диалога. Искусство стало формой туризма: в Нью-Йорке ты идешь на выставку турецких художников, в Москве можно прийти на мою выставку…
А вам не кажется, что мир современного искусства превращается в индустрию развлечений? Страстные коллекционеры и неугомонные джет-сеттеры летают туда-сюда на выставки, от ярмарки к ярмарке, из Венеции в Базель, будто бы в поисках нового художественного высказывания, но на самом деле все это не про искусство, это просто способ социализации…
Такая ситуация существует, но это сложно обсуждать. Это система, и каждый художник находит в ней свой путь. Даже в прошлом многие художники, которых я очень уважаю, формировали вокруг себя некий социум, в том числе Энди Уорхол, общение с которым периодически было просто невыносимым, или Роберт Смитсон, например. Поэтому сегодня художник должен себе очень четко представлять, что он хочет сделать в искусстве и что он для этого делает.
В 80-е Нью-Йорк был столицей художественного мира, его центром, где происходило всё самое интересное. Можно ли выделить такой центр сейчас?
Скорее нет. Сейчас множество центров – и так интереснее. Центры рассеяны. Неожиданно много интересных европейских художников живет сейчас в Берлине. Есть Берлин, есть Лондон, есть Нью-Йорк и, особенно, Лос-Анджелес. Если говорить об американском искусстве, то есть еще Чикаго, Сан-Франциско… С появлением интернета художнику даже необязательно жить в одном из таких городов. На самом деле, это очень трудно – жить в центре, за это приходится дорого платить.
Какие тренды актуальны сейчас для современного искусства?
Мне кажется, многие современные художники реагируют на идею спектакля, того спектакля, о котором писал Ги Дебор в книге "Общество спектакля". Искусство то отвергает спектакль, то находится в его недрах, то соревнуется с ним.
Как вы считаете, "краcота" – это неприличное сейчас слово в современном искусстве?
Я сам не использую это слово и не стремлюсь к красоте. Красота – это всего лишь побочный эффект, гораздо важнее для меня идея, смысл произведения искусства. Учитывая то, как я работаю, надеюсь, мне удается донести этот смысл достаточно красиво. Слово "красота" я могу применить только к тому, насколько эффективно изображение или цвет передают смысл сказанного, тогда, можно сказать, цвет "красиво работает".
Чем вы руководствуетесь больше: разумом или эмоциями?
Очень опасно разделять эти две вещи. Интеллектуально – это рационально, вы имеете в виду? В течение 20 века стало очевидно, что в рационализме нет никакой правды. Мои работы не связаны с обычным рационализмом. Глубокие вещи познаются за пределами рационального. Философия Фуко – основное, что меня вдохновляет, и он умудрился выразить всю палитру своих очень эмоциональных взглядов через изучение истории. Это невероятно, и он во многом является для меня образцом...
Если мы уже заговорили о Фуко, каково ваше отношение к тем тоталитарным механизмам современного общества, которые нами управляют. Вы оптимист?Мне всегда хотелось быть художником, и в течение всей жизни у меня всегда было ощущение, что я могу сделать что-то в искусстве.
Пожалуй, сложно быть оптимистом в этом отношении.
Искусство – это род самоотречения? От чего вам пришлось отказаться ради искусства?
Совсем нет. Я решил стать художником, когда мне было 15-16 лет, и это было абсолютно естественно. Когда кто-то в 16 лет берет в руки гитару, начинает сочинять песни, а потом понимает, что хочет заниматься этим всю жизнь, все происходит само собой. Нечто подобное случилось со мной. Я вырос в семье среднего достатка, мой отец был юристом, но я для юриспруденции не был создан. И мне не пришлось ни от чего отказываться. Мне всегда хотелось быть художником, и в течение всей жизни у меня всегда было ощущение, что я могу сделать что-то в искусстве.
Текст: Эльвира Тарноградская
Фотограф: Елена Павлова