Вы были комсомольским лидером, закончили школу с золотой медалью, получили красный диплом в университете. Это синдром отличника, который «работает» до сих пор?
Был синдром, ещё какой: у меня даже были попытки суицида от неправильной оценки в четверти. Видимо, в этой сфере присутствовали какие-то комплексы. Сейчас всё прошло - это было детское, болезненное.
Расскажите о Вашей семье.
Мама, папа живут в Ростове. Они уже пенсионеры, но раньше мама была учительницей, папа – хирургом, очень хорошим. Его, кстати, до сих пор вызывают на операции. Кинематографические гены у меня от дедушки.
Правда, что во время учёбы на физфаке у Вас возникли проблемы с властями?
Правда, мы с моими друзьями «отменили» комсомол, поэтому на меня «наехали» партийные деятели и не выпустили по обмену студентов за границу. Факультет меня отправил в Америку, выдвинул как отличника, а меня не выпустили. Зато выпустили другого человека, он потом эмигрировал. Сейчас, кажется, он даже есть у меня в друзьях на Facebook.
Сейчас подобные истории происходят?
Лучше, чтобы такого не было, репрессии никому не нужны. Наверное, меня кто-то не любит, язык у меня длинный, что-то кому-то говорил, мог чего-то сболтнуть лишнего.
Есть ярые недруги?
Мои враги и есть мои учителя. Какие у тебя враги, такой ты и есть. С друзьями ещё надо разбираться, а недруги – налицо. У меня есть враги, которых я в принципе уважаю, а некоторых мне просто печально приписывать к их числу. Например, мне печально иметь во врагах Гордона, хотя он и ругает меня в каких-то своих текстах. Я думаю: "Господи, что ж такой малоталантливый человек у меня во врагах?". Я для него как Вандербильдиха для Эллочки-Людоедки. Мы с ним виделись один раз на его дурацкой передаче, второй раз, когда он был пьяный в ЦДЛ. Может быть, он хочет что-то показать, но делает это не одаренно.
А с кем из коллег Вы по-настоящему дружны?
Перечислить всех невозможно, и если кого-то забуду - остальные обидятся. К счастью, друзья есть, и есть люди, которыми я восхищаюсь. Вообще, я очень много общаюсь с талантливыми и хорошими людьми. Это какой-то безостановочный процесс. Я сейчас пришёл с выставки Сережи Пономарева, который фотографировал события в Ливии. Он очень талантливый человек, очень честный человек, и он меня восхищает. Я рад, что в нём прослеживается сочетание смелости и такого острого глаза, он не боится ехать туда, куда все ехать боятся. Делает фотографии, которые сразу становятся документами эпохи. У нас на "Платформе" Вика Исакова читает стихи в "Истории солдата", которую поставил Гай Вайцман. Мне кажется, она делает это талантливо, и я рад, что есть такая замечательная Вика Исакова. Мы с ней давно работали, а сейчас она ещё и развивается интересно. Я очень отзывчив к каким-то ярким, талантливым проявлениям, как и все мы. Все время их ищу, потому что нет ничего лучше, чем восхититься чьей-то работой.
К слову о талантах и поисках нового: как возникла идея создания "Платформы" на площадке, далёкой от привычных театральных пространств?
Во-первых, ничего подобного нет в Москве, а во-вторых - есть большое количество людей, работа которых не вписывается в стандарты или форматы, которые существуют в театрах с колоннами. Кроме того, это ещё и образовательный проект, он воспитывает определенную аудиторию, дает возможность пробовать что-то такое, чего ты сам не умеешь.
У нас общество давно живет без прорывов, все как-то уныло и посредственно.
Я езжу по странам, смотрю и понимаю - чтобы возникли такие потрясающие художники как Люк Персиваль, Саша Вальц (творчеством которых я абсолютно восхищаюсь), должны складываться определенные обстоятельства и правильные системы координат. А у нас с этим туго. И, тем не менее, нам необходимы какие-то прорывы, в том числе и в искусстве. У нас общество давно живет без прорывов, все как-то уныло и посредственно.
Всё работает по старой схеме.
Да, у России вообще есть опасность превратиться в общество посредственностей. Имея такую культуру, имея такой потенциал, превратиться в страну неудачников, которые кричат, что враг за рубежом, что враги угрожают нам везде. Ужасно, когда у людей зажигаются глаза только при криках "За русских!" или "Бей жидов, спасай Россию!", "Бей черных!", "Вон из Москвы!" - это же абсурд. Это не может сплотить нацию! Это страшно.
А как Вы относитесь к тому, что многие медийные персонажи устремились в политику?
Дурни! Значит, у них что-то не получается с работой. Меня другое волнует, что многие творческие люди уезжают из страны. У меня такое количество друзей, людей близкого круга покидают Россию. Это печально. Кто-то получает гранты, уезжает в разные страны – в Израиль, Германию, Америку… Молодые, здоровые, талантливые, которые могут ещё работать и работать, самые инициативные, самые предприимчивые, самые клёвые, самые яркие. Они понимают, что тут какая-то шняга, какой-то тупик, какие-то дяди в телевизоре пытаются остаться у власти всеми силами. Понятно, что эти люди не предлагают стране ничего, на что интересно отзываться, всё опять стагнирует, всё опять застаивается, всё опять бесперспективно: одни и те же морды будут ещё 12 лет.
Как у театров обстоят дела с финансированием?
Театр берёт деньги у государства. Та традиция, которая возникла с театром, это очень хорошая традиция, её ни в коем случае нельзя останавливать. И так всё уже рушится, театром интересуется всё меньше и меньше людей. Люди, живущие в городе, всё меньше и меньше ходят в театр, но если это совсем исчезнет, мы превратимся в какое-то Конго, в какое-то Зимбабве. Это будет Зимбабве с нефтью. Нефть, конечно, отупила нас. Мне кажется, что эти нефтяные годы, с одной стороны, дали какую-то возможность потребительски наесться, нажраться, стены покрасить и какие-то шмотки прикупить тоже из нефти, но абсолютно притупили творческий потенциал. Людям, которые сидят на нефтяном источнике, ничего не надо делать, им не нужно ничего сочинять, им никуда не надо – они продадут эту нефть, купят себе жратвы, одежды и дорогих железяк. В этом и есть безумная опасность. Есть такое нефтяное проклятье странам, которые живут на нефти, у них, как правило, с культурой швах. Вот у нас такой швах и наступает, поэтому все, что сейчас есть – это традиционные ритуалы. Люди привыкли по воскресеньям ходить в театр, они и детей своих так приучают, а бывает, что дети-бестолочи не приучаются. С кино то же самое: маленький процент смотрит арт-хаусное кино, а русское коммерческое кино ниже всякой планки и критики – его никто не смотрит, оно проваливается. Если есть что-то в кинематографе хорошее – это русский арт-хаус, который никогда не подводил своих зрителей, русский арт-хаус – это единственная наша составляющая в кинематографе, которая побеждает на кинофестивалях, пользуется уважением в мире, привлекает к России внимание. Это часть культуры, а кино я воспринимаю как часть культуры, а не как бизнес-стратегию. Русский кинобизнес – штука неудачная. Не очень у нас с ним получается, прямо скажем. Когда власти периодически встречаются с кинематографистами, чтобы решить вопрос о том, как заставить кино приносить деньги, - не тем надо заниматься. Надо честно понять, что русское кино не для бизнеса, оно как факт культуры, как факт искусства. У нас путь, наверное, такой же, как во Франции, как в Европе, когда они субсидируют свои фильмы, оказывают им протекционистскую политику, всячески квотируют их, воспринимают их как часть социальной программы, как часть культурной стратегии, не более того. Они не делают из этого деньги. Деньгами занимается Голливуд, вот Голливуд нам, ребята, обогнать не получится, не выйдет! Там очень хорошо этим занимаются много-много лет. Мы ни Голливуд, ни Болливуд не догоним.
В одном из интервью Вы сказали, что "никакое актёрское или режиссёрское ПТУ не может научить человека заниматься искусством". Чему Вы стараетесь научить студентов Школы-студии МХАТ?
Знаете, искусству действительно нельзя научить, можно научить быть умелым человеком, можно вложить какие-то мысли по поводу того, что есть хорошо, а что плохо. Я не могу научить своих студентов ставить спектакль, потому что было бы ошибочно навязывать им свою систему координат, выдавать ее как некую матрицу, которую надо воспроизводить постоянно вместо того, чтобы заставить их родить собственную матрицу, собственный стиль, придумать, как самостоятельно ставить спектакль. Поэтому я стараюсь их формировать. В этом возрасте ещё можно вложить что-то в голову. Характер изменить нельзя - если человек мудак, это неизлечимо. Но в любого человека можно что-то вложить, попытаться объяснить, что хорошо, а что плохо, куда стоит идти, а куда нет. Я по себе помню, в этом возрасте люди подвержены влиянию. Желательно, чтобы это влияние было правильным.
Читала статью про Ваших студентов - абсолютно разные личности.
Согласен, мне важно, чтобы они были личностями, чтобы они были гражданами, чтобы они были свободными людьми. Мне кажется, что свобода – это определяющий термин, за который можно умереть.
Мне кажется, что свобода – это определяющий термин, за который можно умереть.
Нас очень легко превращают в стадо баранов, нас превращают в электорат, нас зомбируют, мы очень быстро и часто становимся жертвами пропаганды, нам постоянно что-то втюхивают – от потребительского рая, постоянного потребительского угара, на котором мы все сидим, до политики и каких-то завиральных идей, каких-то людей, которые на самом деле страшно мутные. Очень часто с людьми происходят странные трансформации с помощью телевидения, с помощью массовой пропаганды, и они уже не способны отличить хорошее от плохого, к сожалению. Очень важно всё время проверять эту свою точку сборки, очень важно не поддаваться на эти пропагандистские уловки.
А на критику как стоит реагировать? В этом году состоялась премьера спектакля "Околоноля", вызвавшего невероятный ажиотаж. Как Вы относитесь к упрекам по поводу конъюнктурности, в связи с выбором материала для спектакля?
Наверное, очень плохо, когда есть много критиков, которые, не зная дела, хотят кого-то критиковать. Но критика необходима, ведь любому человеку нужны люди, которые к нему критически настроены. Что касается упреков про конъюнктурность, это делали люди, которые не видели спектакль, а те, кто видел, ничего подобного не скажут. Были очень смешные отзывы: "Я не видел и не пойду, но он – конъюнктурщик!". Мне за этот спектакль не то, что не стыдно, я очень рад, что поработал с этой литературой, она мне очень нравится, мне нравится эта тема. С помощью этого романа, с помощью этого яркого текста я рассказал ту историю, которую хотел рассказать.
Если кино пестрит 3D и 4D - эффектами, в какую сторону развивается театр?
А театр давно уже 5D. Театр оперирует теми измерениями, которых нет даже в реальной жизни, потому что он апеллирует к воображению, он работает с сознанием и подсознанием – это высшие уровни и высшие измерения. Это надо уметь чувствовать, это надо уметь распознавать.
Как попадают к Серебренникову?
Я очень редко обслуживаю артиста. Если есть какой-то замысел, работа или сценарий, я стараюсь искать людей, кто сумеет это сделать. Разумеется, стараюсь работать с теми, с кем уже работал, кто меня не подводил, с кем сложились творческие и человеческие отношения. Такие артисты есть, мне всегда с ними интересно, потому что это хорошие артисты. Я не хочу предстать каким-то открывателем, манипулятором. Я работал с разными людьми, какие-то артисты сыграли в моих фильмах или спектаклях свои не самые плохие роли, наверное. Я этому очень рад: если люди любят возвращаться в то место, где им было хорошо, - это нормально, поэтому я работаю периодически с теми, с кем уже работал. Здесь важен принцип, который я услышал от Олега Павловича Табакова. Он человек, который прожил очень долгую жизнь с коллегами и со зрителями. Он говорит, что если человек, зритель уходит со спектакля, то он больше никогда не вернется. Ты человека потерял.
С Вами такое случалось?
Ещё как, со скандалами! Если ты подводишь зрителя, это ужасно. Другое дело, когда зритель уходит в протесте, но он понимает, что ты его не подвел, не халтуру показывал, его что-то зацепило. Он может ненавидеть, но прийти ещё раз – проверить, такой ли это человек, правильно ли он его ненавидит. Такое бывает. В принципе, моя главная ответственность - это перед зрителями. Я хочу быть честным перед ними, я хочу рассказывать те истории или говорить то, что сам считаю важным. Мне кажется, это такая простая, но важная ответственность.
Кирилл, недавно Вы закончили съёмки новой картины с рабочим названием "Измена". О ком идет речь?
Это фильм, который для меня может быть не очень свойственен, но мне захотелось его снять. В какой-то момент я почувствовал необходимость снять фильм про любовь, про страсть, про измену, про вещи, о которых мы не часто говорим. Насколько это получится или не получится – мне не понятно, просто захотелось снять такое кино. У нас была хорошая творческая компания.
Каким был актёрский состав?
Главные роли сыграли артисты из Германии, Македонии, Латвии. Среди них есть Альбина Джанабаева, которая имеет непосредственное отношение к российскому шоу-бизнесу. Это нехарактерная для неё ситуация, но она оказалась настолько талантливой, как мне кажется, честной и бесстрашной артисткой, что я был действительно потрясён. Мне хотелось бы, чтобы у неё получилась очень хорошая работа, такая серьёзная и настоящая, которая говорит о ней совсем по-другому.
Этот год вообще был для Вас очень плодотворным. Недавно Вы представили свою фотовыставку.
Я официально могу заявить, что себя фотографом не считаю. Когда смотришь работы Пономарёва или Браткова, Володи Клавихо, гениальной Ляли Кузнецовой (её выставка произвела на меня огромное впечатление) и прочих фотографов, которые всю жизнь занимались фотографией, у меня язык не поворачивается назвать себя фотографом. Я человек, который когда-то что-то для себя снимает, а люди, пользуясь тем, что моё имя часто встречалось в новостной ленте, предложили мне сделать эту выставку. У меня не хватило сил отказаться, хотя я и пробовал. Я дал себя уговорить, и мы её сделали. Серьёзно я к этому не отношусь, могу сказать, что это совершенно любительский уровень, но мне нравится это делать, я получаю от этого удовольствие. Я всегда беру с собой камеру, как и миллионы людей.
Наверняка, многие посетят выставку для того, чтобы посмотреть именно на Ваши новые творческие порывы.
Именно порывы! Следующую выставку я сделаю Ню, вот это будет порыв!
О Вас часто говорят, много пишут, но Вас сложно назвать человеком, очевидно стремящимся к широкой медийности. Договориться с Вами об интервью очень сложно. Не любите журналистов или просто не хотите "пиара"?
Вы же сами знаете, что у нас "пиар" иногда зашкаливает, и все это выглядит кричаще нескромно, неадекватно. Это всё является частью капитализма, частью потребительской шизофрении, в которой мы все находимся. Люди становятся брендами, то есть товаром, поэтому на товар возникает больший или меньший спрос. Я не хочу быть товаром, я хочу быть человеком, моя частная жизнь мне очень важна. Я не хочу быть публичным человеком, мол, смотрите на меня каждую секунду, я всё время на сцене. Мне на это насрать абсолютно, мне важно заниматься тем делом, которое мне нравится, стараться делать его честно, потому что кроме этого у меня нет больше ничего. По поводу интервью: я понимаю, что это часть работы, другое дело, когда интервью очень много – это тоже утомительно. Я же не органчик, не могу все время говорить одно и то же.
Но немного о личном всё же хочется поговорить. Когда Вы решили стать вегетарианцем и заняться йогой? Был какой-то переломный момент в жизни?
Это не всегда происходит от перелома. Просто в один момент взял и решил отказаться от мяса. Что-то услышал, почитал каких-то буддистских мудрецов, послушал гуру, но сделал это не из каких-то религиозных соображений. Просто мне стало так удобно и комфортно, я уже 9 лет не ем мяса, и не испытываю ни малейшего желания. Я ем только рыбу, от рыбы отказаться было бы, наверное, трудновато, не из чего было бы ресурс брать. Но есть люди, которые могут вообще ото всего отказаться и есть только овощи, чувствовать себя при этом превосходно. Наверное, у меня другой организм, мне нужен всё-таки какой-то животный белок. Что касается йоги, то это привилегия. Я начал постигать йогу и почувствовал, что счастлив иметь возможность этим заниматься. Нет ничего лучше, ведь это работа и с телом, и с умом, со временем, с дыханием – с чем угодно! Это великая вещь!
Как формируется Ваш стиль? Точно знаю, что любите надевать разные носки.
Разные носки люблю - это мне досталось от одного человека в наследство. Я как-то не задумываюсь о стиле, не встаю с утра и не начинаю думать, что я сегодня надену. У меня есть выбор каких-то вещей, как правило, это "no name", то есть вещи неизвестных дизайнеров. Вообще, к брендам я отношусь с презрением, как к части потребительского мира. Всё, что у меня есть – это и самые простые, и дизайнерские вещи, которые действительно мне нравятся. Я стараюсь покупать их в Лондоне или Берлине, доверяю вкусу магазинов, в которых закупщики приобретают вещи для бельгийцев, японцев.
Помимо разных носков, в Вашем стиле есть неотъемлемые атрибуты?
Кажется, нет. У меня всё по настроению: надеваю на себя первое попавшееся. Скажу честно, у меня такое количество шмотья, что его периодически приходится раздавать, дарить. Это какой-то невроз, что надо что-то покупать. Я понимаю, что человеку для того, чтобы нормально жить, надо очень мало. Всё время покупая, мы подогреваем эту истерию, связанную с потреблением, тем самым наносим экологии ущерб очень серьёзным образом. Всё это – поваленные деревья, какие-то выбросы в атмосферу - очень серьёзно засоряющие природу. Просто нужно приучиться к более скромным аппетитам, надо постепенно понимать то, что мир не бесконечен, что ресурсы не бесконечны. И если мы будем так жировать… Шутка шуткой, что мы тут жрём, а в Африке люди не доедают - но ведь это правда! Мир становится всё более и более опасным, ибо чрезмерность нашего потребления откуда-то берётся. То, что у нас с Вами в шкафу столько шмотья, значит, что у кого-то его нет совсем. Никогда не забуду, как у африканцев я видел сланцы, вьетнамки, сделанные из пластиковых бутылок с верёвочкой. Они не могут себе позволить нормальную обувь, поэтому делают её из бутылок. Мир полон парадоксов. Нам нравится ездить в западные страны, которые живут очень богато, но ведь надо понимать, что это богатство за чей-то счёт, за счёт каких-то бедных стран, за счёт того, что какие-то люди тупо не доедают, и не могут свести концы с концами. Эта разница потенциалов может быть угрожающей, в нашей стране она уже становится угрожающей. Жирующее Садовое кольцо и жирующая Москва, а за границей этого кольца покосившиеся избы, спившиеся люди, вытесненные из культуры, из любой социальной сферы – это огромная опасность, это бомба, и ничем хорошим это не кончится.
Жирующему Садовому кольцу было бы полезно пожить недельку в Африке?
Вы понимаете, что тут происходит с экологией? Об этом вообще никто не думает, все живут как временщики. Если под эгидой спасения природы возникают какие-то движения - я этому рад. Рад, что есть молодые вменяемые люди, которые занимаются этим, ощущают какую-то социальную ответственность.
Лично Вы следуете какой-то "высокой миссии"?
У всех людей должна быть одна цель – помогать другим людям. Это же так просто. Для чего Вы живёте свою жизнь? Чтобы нажраться, а потом умереть? Не стоит забывать, что в гробу карманов нет. Что делать со шкафом шмоток? Мне кажется, что простая миссия должна быть у всех – помогать другим людям.
У всех людей должна быть одна цель – помогать другим людям.
Тогда вся твоя жизнь становится осмысленной. Всегда приятно и легко просить не за себя, а за кого-то другого, помогать не себе, а кому-то другому. Меня часто упрекают за мои крайне редкие походы к властным людям, но зато у меня нет никаких угрызений совести, потому что я ни разу не просил ничего для себя, я всегда просил что-то для других. Это легко.
Фотограф: Андрей Башлыков
Автор: